Владимир Бенедиктов
«Два клада»
Старый Ян имел два клада,
Не доступных никому,
И одна была отрада
В них на старости ему.
Первый клад, что рыцарь в латах,
Был - окованный сундук,
Где чистейшее в дукатах
Береглось от хищных рук.
Клад второй была младая
Светлоликая жена,
Чистотою - ангел рая,
Обольщеньем - сатана.
Два голкондские алмаза -
Глазки, глазки - у! - беда!
Грудь - фарфоровая ваза,
Зубы - перлы в два ряда.
И ценя такие блага,
И не ведая утрат,
Посвятил им старый скряга
Хилых дней своих закат.
Заберется ль в кладовую -
Он целует все места,
Пыль глотает золотую.
Золотит свои уста.
Всё сочтет, - сундук заветный
Закрепит тройным замком,
Подрожит - и, неприметный,
Ускользает вон тайком.
После старческие ласки
Он жене своей дарит,
Подойдет, ей взглянет в глазки
И лукаво погрозит.
То, как ценный самородок,
Кудри взвесит на руке,
То возьмет за подбородок
Иль погладит по щеке.
Клад и этот цел - он видит,
И старик безмерно рад,
Подрожит и, скорчась, выйдет,
Но замкнет и этот клад.
Между тем проходят годы,
Он дряхлеет каждый миг,
И могильный зов природы
Слышит трепетный старик.
Жалко старому два клада
Бросить в мире - приуныл.
Первый клад он в угол сада
Ночью снес и там зарыл.
Не ходи в людскую руку!
Спи тут! Дело решено...
Но - куда другую штуку
Скроешь? - Вот что мудрено.
Как бы женку-то припрятать?
Как бы эту запереть,
И замкнуть, и запечатать,
А потом уж умереть?
Вот давай ее он кликать:
"Душка! Эй, поди сюда!
Жаль мне - будешь горе мыкать:
Я умру - тебе беда!
Попадешь в чужие люди, -
Ведь тебя не сберегут,
Пух твоей лебяжьей груди
Изомнут и изорвут.
Ты слыхала ль от соседок?
Ведь другие-то мужья
Жен своих и так и эдак...
Уж совсем не то, что я!
Ты была мне что невеста
От венца до этих пор,
Я тебе и честь, и место,
Да и двери на запор.
А умру - подобной чести
Не дождешься никогда.
Знаешь что? - Умрем-ка вместе!
Смерть ведь, право, не беда.
Согласись, мой розан алый!
Средство мной уж найдено", -
Та в ответ ему: "Пожалуй!
Хоть умрем - мне всё равно",
"Ну, так - завтра. Ты покайся
Прежде мне, открой себя, -
Ведь сосед-то наш, признайся,
Подговаривал тебя?"
"Что таить, коль дело к смерти?
Я не отопрусь никак".
- "Ишь соседи! Эки черти!
Я уж знал, что это так.
Он хотел тебя, как видно,
Увезти, скажи, мой свет!"
- "Да; но мне казалось стыдно...
У него ж деньжонок нет;
Сам раздумает, бывало,
Да и скажет: "Подождем!
Ведь у скряги-то немало
Кой-чего - мы всё возьмем".
"Ах, бездельник голоперый!
Ишь, так вот он до чего!
Человек-то стал я хворый,
А не то - уж я б его!"
"Успокойся же, папаша! -
Яну молвила жена. -
Вспомни: завтра участь наша
Будет смертью решена.
Ты и сам, быть может, грешен.
Как меня ты запирал
И замок тут был привешен -
Ты куда ходил?" - "В подвал".
"Может, душенька какая
Там была... признайся, хрыч!
Тяжкий грех такой скрывая,
Адской муки не накличь!
Ведь из аду уж не выдешь!
Что ж там было?" - "Ну... дитя..."
- "Незаконное! - вот видишь!
Говори-ка не шутя!
Грешник! Бог тебя накажет".
- "Что ты, дурочка? Мой сын
Мной не прижит был, а нажит -
Не от эдаких причин".
Призадумалась в кручине
Женка Яна, а супруг
Продолжал ей речь о сыне,
Разумея свой сундук:
"Мой сынок в пыли валялся,
Был в оковах, мерз зимой,
Часом звонко отзывался,
Желтоглазый был такой;
Не гульбу имел в предмете,
На подъем нелегок был, -
И уж нет его на свете:
Я его похоронил".
Тут порыв невольный взгляда
При улыбке старика
Обратился в угол сада
На могилу сундука.
"Что туда ты смотришь зорко? -
Подхватила вдруг жена. -
Там - в углу как будто горка, -
Не могилка ль там видна?
Не сынок ли твой положен
Там, куда ты так взглянул?"
Ян замялся - и, встревожен,
Помолчав, рукой махнул:
"Всё земля возьмет. И сами
Мы с нее в нее пойдем.
После все пойдут за нами:
Те все порознь, мы - вдвоем.
Завтра кончим!" Но настало
Божье утро, Ян глядит:
Женки словно не бывало,
Угол сада весь разрыт.
Что-то хуже смерти хлада
Он почуял и дрожит.
Вдруг пропали оба клада.
На столе письмо лежит.
Ужас кровь ему морозит...
То рука жены его:
"Твой сосед меня увозит
С прахом сына твоего".
|
|
