Пьер Жан Беранже
«Портной и волшебница»
В Париже, нищетой и роскошью богатом,
Жил некогда портной, мой бедный старый дед;
У деда в тысячу семьсот восьмидесятом
Году впервые я увидел белый свет.
Орфея колыбель моя не предвещала:
В ней не было цветов… Вбежав на детский крик,
Безмолвно отступил смутившийся старик:
Волшебница в руках меня держала…
И усмиряло ласковое пенье
Мой первый крик и первое смятенье.
В смущенье дедушка спросил её тогда:
— Скажи, какой удел ребёнка в этом мире? —
Она в ответ ему: — Мой жезл над ним всегда.
Смотри: вот мальчиком он бегает в трактире,
Вот в типографии, в конторе он сидит…
Но чу! Над ним удар проносится громовый
Ещё в младенчестве… Он для борьбы суровой
Рождён… но бог его для родины хранит… —
И усмиряло ласковое пенье
Мой первый крик и первое смятенье.
— Но вот пришла пора: на лире наслажденья
Любовь и молодость он весело поёт;
Под кровлю бедного он вносит примиренье,
Унынью богача забвенье он даёт.
И вдруг погибло всё: свобода, слава, гений!
И песнь его звучит народною тоской…
Так в пристани рыбак рассказ своих крушений
Передаёт толпе, испуганной грозой… —
И усмиряло ласковое пенье
Мой первый крик и первое смятенье.
— Всё песни будет петь! Не много в этом толку! —
Сказал, задумавшись, мой дедушка-портной. —
Уж лучше день и ночь держать в руках иголку,
Чем без следа пропасть, как эхо, звук пустой…
— Но этот звук пустой — народное сознанье! —
В ответ волшебница. — Он будет петь грозу,
И нищий в хижине и сосланный в изгнанье
Над песнями прольют отрадную слезу… —
И усмиряло ласковое пенье
Мой первый крик и первое смятенье.
Вчера моей душой унынье овладело,
И вдруг глазам моим предстал знакомый лик.
— В твоём венке цветов не много уцелело, —
Сказала мне она, — ты сам теперь старик.
Как путнику мираж является в пустыне,
Так память о былом отрада стариков.
Смотри, твои друзья к тебе собрались ныне —
Ты не умрёшь для них и будущих веков… —
И усмирило ласковое пенье,
Как некогда, души моей смятенье.
|
|
