Генри Лонгфелло
«Сон невольника»
Истомленный, на рисовой ниве он спал.
Грудь открытую жёг ему зной;
Серп остался в руке, — и в горячем песке
Он курчавой тонул головой.
Под туманом и тенью глубокого сна
Снова видел он край свой родной.
Тихо царственный Нигер катился пред ним,
Уходя в безграничный простор.
Он царем был опять, и на пальмах родных
Отдыхал средь полей его взор.
И, звеня и гремя, опускалися в дол
Караваны с сияющих гор.
И опять черноокой царице своей
С нежной лаской глядел он в глаза,
И детей обнимал, — и опять услыхал
И родных и друзей голоса.
Тихо дрогнули сонные веки его —
И с лица покатилась слеза.
И на борзом коне вдоль реки он скакал
По знакомым, родным берегам…
В серебре повода, — золотая узда…
Громкий топот звучал по полям
Средь глухой тишины, — и стучали ножны
Длинной сабли коню по бокам.
Впереди, словно красный кровавый платок,
Ярко-крылый фламинго летел.
Вслед за ним он до ночи скакал по лугам,
Где кругом тамаринд зеленел.
Показалися хижины кафров, — и вот
Океан перед ним засинел.
Ночью слышал он рев и рыкание льва,
И гиэны пронзительный вой;
Слышал он, как в пустынной реке бегемот
Мял тростник своей тяжкой стопой…
И над сонным пронесся торжественный гул,
Словно радостный кликь боевой.
Мириадой немолчных своих языков
О свободе гласили леса;
Кличем воли в дыханьи пустыни неслись
И земли и небес голоса…
И улыбка и трепет прошли по лицу,
И смежилися крепче глаза.
Он не чувствовал зноя; не слышал, как бич
Провизжал у него над спиной…
Царство сна озарила сиянем смерть,
И на ниве остался — немой
И безжизненный труп: перетертая цепь,
Сокрушённая вольной душой.
|
|
