Неизвестный автор
Поэма
«Демон и Тамара»
Часть первая
1
Огромный хуй, как Божья кара,
Витал над грешною землей,
И видит он: лежит Тамара,
Прикрывшись белою чадрой.
Ее одежды сильно смялись,
И панталоны разорвались,
Рубаха кверху заголилась,
И, как наивная душа,
Святой невинностью дыша,
Ее пизденка обнажилась.
И замер хуй. Он любовался,
Картиной дивной упивался.
Давно уж страстно добивался
Познать невинность он сполна —
И вот пред ним была она.
С тех пор, как мир лишился рая,
Пизда невинная такая
На грешном теле не цвела.
Прикованный незримой силой,
Не может хуй владеть собой,
И над Тамарою красивой
Поник он грустной головой.
Он весь распух от возбужденья
И слов коварных искушенья
Найти в уме своем не мог,
Но сатана ему помог.
2
Под шум развесистой чинары
Рыдает бедная Тамара,
Слеза катится за слезой.
Убит жених ее младой.
Грудь высоко и трудно дышит,
И вот она как будто слышит
Волшебный голос над собой:
— Не плачь, дитя, не плачь напрасно!
Ты в голом виде так прекрасна,
Что страстный взор моих очей
Не оценит тоски твоей.
Что значат слезы бедной девы,
Что значат все ее припевы
И все девические сны
Для хуя этакой длины?
Убит жених твой молодой,
Но член имел он небольшой.
Не плачь о нем и не тужи:
Таких хуев хоть пруд пруди!
Нет, слезы смертного творенья,
Поверь мне, ангел мой земной,
Не стоят одного мгновенья
Совокупления со мной!
Среди шума улиц людных,
Средь бульваров, площадей
Днем и ночью бродят шумно
Группы пестрые блядей.
Час разлуки, час свиданья —
Им ни радость, ни печаль,
Я — одно лишь их желанье,
Им пизды своей не жаль.
В день томительный несчастья
Ты о них лишь вспомяни,
Отнесись ко мне с участьем,
Будь беспечна, как они!
Лишь только ночь своим покровом
Твою подушку осенит,
Лишь только твой отец суровый,
Во сне забывшись, захрапит,
Лишь только, сняв все покрывала
И приподнявши одеяло,
Ты томно ляжешь на кровать,
К тебе я стану прилетать.
Гостить я буду до рассвета,
Сны золотые навевать.
Своей мошонкой в знак привета
Я буду ласково кивать.
Проникну смело под подол
И, выпрямив свой гибкий ствол,
Прильну к губам твоей пизденки,
Расправлю нежно волосенки
И секель твой моей головкой
Тихонько буду щекотать.
И долго будешь помнить ты
Меня и сладкие мечты!
3
Слова умолкли... А она
Лежит, смятенья вся полна.
Чей голос был? Кто соблазнитель?
Кого послал ей Вседержитель?
Тамара прежде не видала
Мужского члена и не знала,
Зачем так поднята рубашка
И мокро так у ней на ляжках.
Невыразимое смятенье
В ее пизде; испуг, волненье
И печки жар — ничто в сравненьи.
Ее пизда просила воли
И, не предвидя своей доли,
Рвала заранее оковы.
Тамаре это было ново.
Ей страшно, непонятно было,
Что в ней внутри происходило.
Одернув смятую рубашку
И быстро платье опустив,
Вскочила юная бедняжка,
В груди томленье заглушив,
С лицом задумчивым, печальным
И с наклоненной головой
Тихонько шла она домой.
Но все кругом ей было странно.
Огонь по жилам пробегал,
Мечты таинственной, желанной
Какой-то образ восставал,
Все было как-то ей неловко,
Мерещились в дали туманной
И этот голос столь нежданный,
И эта хуева головка.
4
И той же ночью сон тревожный
Глаза усталые смежил,
И мысль он девы возмутил
Виденьем дивным и безбожным.
Пришлец туманный и немой,
Упругий, одноглазый, стройный,
Красой блистая неземной,
Главой качая непокорной,
К ее склонился изголовью,
И глаз его с такой любовью
Под одеяло к ней смотрел,
Как будто он о ней жалел.
Так грустно было восхищенье
Ее невинностью, смущеньем,
Что руки сами разжимались,
В каком-то смутном утомленьи
Невольно ноги раздвигались
Не то во сне, не то в забвеньи,
Рубашка кверху задиралась,
И в инстинктивном упоеньи
Мечте Тамара отдавалась.
То не был ангел-небожитель,
Ее божественный хранитель,
Венец из радужных лучей
Не украшал его кудрей;
Он был плешив и краснолиц,
Внизу усами он оброс,
И посреди его волос
Качались ядра двух яиц.
То не был ада дух ужасный,
Порочный мученик, — о нет!
Он был с головкою прекрасной
И с шеей толстой, как браслет,
С уздечкой тонкой, не одет,
Без панталон и без манжет;
Ни день, ни ночь, ни мрак, ни свет,
Ни зверь, ни добрый молодец,
Ни конь, ни дикий жеребец!
Часть вторая
1
— Тамара! прекрати угрозы.
Свою пизду ты не брани!
Я истекаю. Видишь слезы?
Уже не первые они.
О, не брани же ты меня,
Сама ты видишь: день от дня
Я вяну жертвой злой отравы!
Меня терзает дух лукавый
Неотразимою мечтой;
Я гибну — сжалься надо мной!
Иль отвези меня в бардак —
Пусть там какой-нибудь дурак
Хоть ночи три меня ебет.
Быть может, тем меня спасет.
Или отдай меня в обитель,
Там защитит меня Спаситель,
Пред ним тоску мою пролью
И похоть, может быть, убью.
На свете ж нет уж мне веселья.
Мне два пути: бардак иль келья!
2
И в монастырь уединенный
Пизду Тамара отвезла
И власяницею смиренной
Свои все члены облекла.
Но и в монашеской одежде,
Как и под юбкою простой,
Волнуясь страстною мечтой,
Пизда металася, как прежде.
Под сводом сумрачного храма
В тумане легком фимиама,
В часы торжественного пенья,
При блеске свеч, среди моленья
Знакомый образ иногда
Скользил пред нею без следа.
Упругий, стройный и красивый,
С головкой красной, точно слива,
Сиял он тихо, как звезда.
В такие страшные минуты,
Как пред заутренею бес,
Вертелась яростно пизда,
Как будто шило в ней воткнуто,
Как будто жук в нее залез!
3
Такой чесоткой постоянной
В пизде блудливой, окаянной
Тамара очень смущена.
Перед иконою она
Лишь на колени только встанет —
Пизда к окошку ее тянет.
Тоской и трепетом полна,
Сидит и вдаль глядит она.
И целый день, вздыхая, ждет...
Пизда ей шепчет: «Он придет!»
Уж много дней она томится,
Сама не зная почему.
Святым захочет ли молиться,
А сердце молится ему.
Тамара молится и плачет,
Пизда же чешется и скачет.
Озлоблена борьбой такой,
Пизду Тамара бьет рукой,
Подушкой жмет и затыкает,
Но ничего не помогает.
Пизда горит, дрожит, икает,
Губами хлопает, потеет,
Тамара бедная немеет,
В борьбе совсем изнемогает.
Нет сил дышать, туман в очах,
Объятья жадно ищут встречи,
Лобзанья тают на устах.
4
И хуй в обитель прилетел
(Не я — так Лермонтов хотел)
И входит, еть уже готовый.
Трепещет он от ожиданья
Соблазна полного свиданья
И думает: «Вот это ново!
Что толку девку еть простую?
А вот уеть пизду святую,
В монастыре, среди святынь,
Среди красот, гробниц, руин!
Грешно? Постыдно? — Mille pardon!1
Посмотрим, que dira le mond!2
Он входит. Смотрит: в уголке
Монах огромный в клобуке,
Всех дев хорошеньких хранитель,
Разврата яростный гонитель,
Стоял с Тамарой молодой,
Прикрыв пизду ее полой.
Пришельца встретив грозным взором,
Монах изрек ему с укором:
А здесь — смотри! — стоит киот.
5
— Хуй ненасытный, хуй порочный,
Кто звал тебя во тьме полночной?
Иль мало в мире для тебя
Невинных дев в разврат идет,
Что ты забрался уж сюда?
Здесь — монастырь, здесь — Божье место,
Здесь духовенство лишь ебет
Иль дрочит. Здесь тебе не место.
Ты — светский хуй, а не духовный,
Вот мантия, клобук мой черный,
Убогой кельи скромный вид.
Все здесь о Боге говорит,
Сюда лишь каяться идут,
Здесь лишь с молитвою ебут!
Так как же ты решился ныне
К моей любви, к моей святыне
Свой пролагать постыдный след?
Кто звал тебя? — Ему в ответ
Хуй усмехнулся горделиво,
Он поднял голову ревниво,
И злобой загорелся взгляд.
Старинной ненависти яд
В стволе у хуя закипел,
Он покраснел и засопел,
Залупа страшная надулась.
— Она моя! — сказал он грозно. —
Открой ее! Она моя!
Явился ты, дрочило, поздно,
И мне, как ей, ты не судья.
Такой же хуй ты, как и я!
Заметь, духовный селадон,
Что светский хуй имеет силу,
Законной властью облечен,
Ебет и спереди и с тылу,
Ебет открыто, не спеша,
Хуй светский — общества душа!
Бардак законом разрешен,
И хуй желанным гостем в нем.
Хуй светский, если заражен,
То должен тотчас же лечиться
И незачем ему таиться,
А монастырские кроты
Живут в норе, дрочат в потемках
И, как весенние коты,
Ебут по кельям втихомолку.
Нечистоплотны, как скоты,
И еть готовы всех без толку.
Ебут здоровых и больных,
Ебут и жен и матерей,
Ебут и девок молодых,
Ебут монахинь и блядей,
Ебут мальчишек и детей.
Закрыв религией всем рот,
В разврате наглом вы живете,
С крестом, с молитвой вы ебете,
В соблазн лишь вводите народ.
Любовь — природа, страсть — стихия,
Мы, грешные хуи мирские,
Мы уступаем лишь стихии.
А вы, прикрывшись клобуком,
Достигли, что теперь в России
Обитель стала бардаком!
Не спорь же ты с таким пристрастьем
О светской и духовной власти.
Твоей здесь власти нет следа.
С тех пор, как светская пизда
В обитель эту затесалась.
Моя здесь власть! Здесь я царю!
Здесь я владею и люблю!
Лишь одного меня боялась
Она, когда ушла сюда,
И эта скромная пизда
По праву мне теперь досталась.
Монах! изволь сейчас уйти
И если, мать твою ети,
Вернешься ты еще сюда
С своим духовным ебдаком,
Клянусь, что обосцу тебя
И с мантией и с клобуком,
Ступай креститься и кадить!
Не уступлю я поле битвы!
Здесь нечего тебе дрочить,
Здесь будет ебля без молитвы! —
Хуй на монаха надвигался
И страшно нервно возбуждался,
Он все толстел и удлинялся,
На яйцах грозно он качался
И вдруг в монаха малафьей
Хуй брызнул едкою струёй.
И хуй духовный «усумнился»,
А светский до того озлился
И так глядел нетерпеливо,
Что, рясу подобрав трусливо,
Монах, на деву не взглянув
И рукавами лишь взмахнув,
Исчез из кельи торопливо.
Тамара
Зачем ты лезешь на меня?
Тебя послал мне ад иль рай?
Чего ты хочешь?
Хуй
Еть тебя!
Тамара
Что это? Кто ты? Отвечай!
Xуй
Я тот, которого ласкала
Ты в полуночной тишине,
Слова любви кому шептала,
Кого так страстно ты лизала,
Кого дрочила в полусне!
Я тот, кто девственницу губит,
Едва лишь целка подрастет,
Я тот, кого все жены любят,
Кого ревнивый муж клянет.
Ничто пространства мне и годы,
Я бич всех женщин молодых,
Я царь всех наций, я царь моды,
Я друг борделей, зло природы,
И видишь — я меж ног твоих!
Сюда залез я в умиленьи,
О, выслушай меня, молю,
Пусти меня в свою пизду!
О, испытай же в упоеньи
Земное первое мученье!
Раздвинь колени, дай уеть,
Не стало сил уже терпеть,
Пусти скорей! Пусти, молю,
Я раб твой, я тебя люблю!
Тамара
Оставь меня, о хуй лукавый!
Молчи, не верю я врагу!
Творец! Увы, я не могу
Молиться. Гибельной отравой
Клокочет жар в пизде моей.
О, что ты делаешь, злодей?
Хуй! Милый хуй! Уйди скорей!
Тебя со страхом ожидала,
Твой образ видела во сне.
И вот теперь пора настала.
Ох, душно... душно стало мне.
Тамара навзничь тут упала
В каком-то сладком полусне
И в неге страсти замирала
И вся горела, как в огне.
Ее уста полуоткрылись,
Глаза под лобик закатились,
А ручки нервно трепетали
И край подола поднимали.
И хуй нагнулся головой
И глубже взор свой устремил
И непосредственно с пиздой
Он в разговор тогда вступил.
Пизда
Послушай, ты меня погубишь;
Скажи, зачем меня ты любишь?
Хуй
Покой навеки погубя,
Я еть хочу одну тебя.
Предела страсти нет моей!
Мне надоело еть блядей.
Я все былое бросил в прах,
Мой рай, мой ад — в твоих губах!
С тех пор как в омуте разврата
Погряз давно я без возврата,
Твой образ с девственной плевой
Носился вечно предо мной.
Давно в дни горести, ненастья
Мне имя сладкое звучало;
Давно уж мне в дни сладострастья
Одной тебя недоставало.
О! если б ты могла понять,
Какое горькое томленье,
Век проведя в совокупленьи,
Ни разу вместе не кончать.
Пизда
Зачем мне знать твои печали?
И так дышать уж трудно мне.
Ты согрешил.
Xуй
Против тебя ли?
Пизда
Нас могут слышать...
Xуй
Мы одне.
Пизда
Тамара?
Xуй
Нам не помешает.
Она без чувств. Отдайся мне!
Пизда
А боль? ведь больно будет мне?
Xуй
Не бойся: страсть все заглушает!
Пизда
Но ты такой большой, а я...
Xуй
Я съежусь, милое дитя...
Пизда
Хоть ты велик, мой друг случайный,
Невольно я с отрадой тайной,
Страдалец, слушаю тебя.
Но если ты, обман тая,
Меня навеки погубя...
О, пощади же!
Xуй
Ты моя!
Пизда
Нет! Дай мне клятву роковую,
Скажи — ты видишь, я тоскую.
Клянися мне. От злых стяжаний
Отречься ныне дай обет!
Ужель ни клятв, ни обещаний
Ненарушимых больше нет?
Xуй
Клянусь я первым вожделеньем,
Клянусь его последним днем,
Клянуся я совокупленьем,
Любви всесильной торжеством,
Клянусь я перлом сладострастья,
Твоею девственной плевой,
Клянусь кровавою струёй,
Когда впаду в твои объятья,
Клянусь твоей истомой сладкой,
Клянусь я тайной бытия,
Клянуся бешенством я матки,
Клянусь зачатием ея,
Клянусь невинностью девицы,
Клянусь позором я блудниц,
Клянусь я мерзостью площицы,
Клянусь чесоткою яиц,
Клянусь потомством онаниста,
Его фантазией живой,
Клянусь я глупым гимназистом,
Дрочащим трепетной рукой,
Клянусь лесбийской я любовью,
Клянуся белями блядей,
Клянусь я менструальной кровью,
Клянусь эрекцией моей,
Клянусь грехом я мужеложства,
Клянусь растлением детей,
Клянусь развратом скотоложства,
Клянусь бессилием мудей,
Клянусь болезнями моими,
Рецептами профессоров,
Их инструментами плохими,
Невежеством всех докторов,
Клянусь мученьем от бужей,
От суспензория стесненьем,
Клянуся болями чижей,
Клянусь зловонным испражненьем,
Клянусь бесплодностью гондонов,
Клянусь я резью трипперов,
Шанглотов, танкеров, бабонов —
Моих недремлющих врагов,
Клянусь я сифилисом грозным
И ужасом больничной сферы,
Клянусь раскаяньем я поздним,
Клянусь короной я Венеры,
Клянусь моею я головкой,
Моей залупой и уздой,
Твоею первою спринцовкой,
Моей последнею пиздой!
Отрекся я от жизни праздной,
Отрекся я от подлых дум!
Отныне хитрость мысли грязной
Не соблазнит уж женский ум.
Хочу с природой помириться,
Хочу в тебя одну вонзиться,
Хочу я веровать в дыру!
Твоими губками сотру
Я на стволе, тебя достойном,
Следы развратного житья,
И бляди в месте непристойном
Пусть издыхают без меня!
О, верь мне — я один поныне
Тебя постиг и оценил.
Смотри: избрав тебя святыней,
Я плоть к дыре твоей излил.
Тебя я, вольный сын минета,
Лизну в пунцовые края,
И будешь ты на хуй надета,
Подруга первая моя!
И не тебе с такою целкой,
Узнай — назначено судьбой
Увянуть тощей сухобзделкой
Иль монастырскою рабой.
О нет! Прекрасное созданье,
К иному ты присуждена.
Тебя иное ждет страданье,
Иных восторгов глубина.
В тебя вонжусь с такою страстью,
Как не вонзятся сто хуев,
Дыханьем, полным сладострастья,
Тебя наполню до краев,
Всечасно еблею приятной
Тебя я буду услаждать
И малафьею ароматной
Твою промежность поливать.
Я опущусь до самой матки,
Я поднимусь до потолка,
Я буду еть во все лопатки.
Ебись со мной!..
8
И он слегка
Коснулся жаркою головкой
К ее трепещущим губам.
Соблазна полною уловкой
Он отвечал ее мольбам.
Могучий ствол смотрел ей в щелку,
Он лез в нее, упругий, ловкий,
Пред нею твердо он стоял.
Увы! Злой дух торжествовал.
Тамаре ляжки он раздвинул
И ствол по яйца ей задвинул.
Струя горячая скатилась
По волосам ее кудрявым,
И власяница оросилась
Пятном невинности кровавым.
Смертельный яд его лобзанья
Мгновенно в матку к ней проник.
Мучительный ужасный крик
Ночное возмутил молчанье.
В нем было все: любовь, страданье,
Упрек с последнею мольбой
И безнадежное прощанье,
Прощанье с жизнью молодой.
9
У врат обители святой,
Сидя на лавочке укромной,
Монах в то время хуй духовный
Дрочил усталою рукой.
Услышав девы крик дрожащий,
К стене он ухо приложил
И руку с кулаком дрочащим,
Смутясь душой, остановил.
И сквозь окрестное молчанье
Монах услышал слабый стон,
Минутный крик, двух уст лобзанье...
«Ебутся там!» — подумал он.
Канон угодника святого
Спешит со злостью он читать,
Но наважденья духа злого
Не может грешник отогнать.
Пред ним, как луч златой денницы,
Невинный, гибкий стан девицы,
Сияя грешной красотой,
Лежал с проколотой пиздой.
И, сплюнувши в кулак десницы,
Монах забыл канон святой
И снова мокрою рукой
Стал хуй дрочить духовный свой.
Часть третья
1
Как пери спящая мила,
Тамара бледная лежала.
Белей и чище одеяла
Был томный цвет ее чела.
Ее опущены ресницы,
И кто б — о небо! — мог сказать,
Что в смрадном воздухе больницы
Пришлось улечься ей в кровать!
Она не ждет уж поцелуя
В своих болезненных мечтах,
Лишь страшный вид большого хуя
Стоит в померкнувших очах.
Под простыней, раскрыв объятья,
Пизда распухшая сопит.
И в ней, как Божие проклятье,
Тампон огромнейший торчит.
Кровотеченье в ней открылось,
И матка сильно опустилась,
Внутри горит и жжет, как пламень,
То давит секель ей, как камень,
То защекочет, будто змей,
И не вернуть уж больше ей
Утех любви, надежд, страстей!
2
Суровый доктор пожилой
Над койкой грешницы стоял,
Склонясь к Тамаре головой,
В пизде ей зондом ковырял.
И страстно деву молодую
Спасти от смерти он желал,
А потому пизду больную
Он со вниманьем промывал.
И сжата сильною рукой,
Пизда прощалася с землей.
Но доктор речью упованья
Сомненья девы разгонял
И след проступка и страданья
С пизды он губкою смывал.
И уж тампон он пальцем ловким
В дыру засунуть вновь хотел,
Как вдруг в больницу с шумом громким
Огромный хуй опять влетел.
На яйцах он качаясь буйно,
Влетел, как молнии струя,
И громко в дерзости безумной
Он закричал: — Она моя!
Тамара страшно испугалась.
Молитвой ужас заглуша,
Она лежала, чуть дыша.
Пизда от ужаса уссалась,
Судьба грядущего решалась.
Пред нею снова хуй стоял.
Но, Боже! кто б его узнал?
Каким смотрел он злобным взглядом,
Каким вонючим, мерзким смрадом
Несло от язв на всем стволе!
Залупа выросла вдвойне,
От ран распухла, разорвалась,
Уздечка в трех местах порвалась,
И яйца пятнами блистали,
Их мандавошки искусали.
— Исчезни, подлый хуй блудливый! —
Суровый доктор отвечал.
— Довольно ты торжествовал,
Окончен путь твой похотливый!
Оковы зла с нее ниспали!
Узнай, давно ее мы ждали.
Ее пизда была из тех,
Которых жизнь — одно мгновенье
Невыносимого мученья,
Недосягаемых утех.
Творец из звуков поцелуя
Соткал живые струны их.
Они не созданы для хуя,
И хуй огромный не для них!
Ценой жестокой искупила
Она сомнения свои,
Тебя к себе она пустила,
Познать желая рай любви,
Она глубоко засадила
Твой длинный ствол в пизду себе.
Она страдала и любила.
И вот погибла на хуе! —
И доктор строгими очами
На искусителя взглянул
И, взяв опять тампон руками,
В пизду Тамаре окунул.
И проклял хуй тут оскорбленный
Безумие своих страстей
И вновь остался изможденный
Один, как прежде, истощенный,
Среди разврата и блядей.
|
|
