Яков Полонский
«Письма к музе»
(первое)
О бульдоге
Я нарочно голенища
Заказал себе повыше,
И когда иду с Парнаса,
То иду как можно тише,
Потому что под Парнасом
Завелась одна слободка,
Где всего славнее семга,
Сыр, шампанское и водка,
Где собак такая пропасть,
Что уйти от них не шутка,
И где есть такой мордастый
Злой бульдог, — что инда жутко…
Слушай, муза! ты поэтов
Современных знаешь много;
Но в слободке нет поэта
Современнее бульдога;
И представь, о муза, случай! —
Я с бульдогом свел знакомство,
Этот случай, a la Гейне,
Ты воспой мне для потомства.
Как-то раз я шел с Парнаса
(Разумеется, без палки),
Где-то квакали лягушки,
На ночлег слетались галки.
Капал дождь, — твоя обитель
В серой мгле, как призрак, скрылась,
И слободка на болоте
В собственном дыму коптилась.
Грязь была по всей дороге,
Свиньи рыло задирали;
Но собаки, слава Богу,
На меня не нападали.
Вдруг, представь себе мой ужас! —
Слышу я сквозь дождик дробный,
Кто-то: шлеп, шлеп, шлеп! и — вижу
Сам бульдог! — О! я подобной
Морды чванной, неподвижной,
Тусклой, гемороидальной
Не видал еще ни разу
Даже в области журнальной.
— «Разве нет у вас кареты!?»
Начал он со мной калякать, —
«Как же вам не грех, почтенный,
Выходить в такую слякоть!..
Как здоровье?.. Вам, конечно,
Покровительствуют боги, —
Я же, Ваш слуга усердный,
Всё еще не свел итоги».
Слушаю, ушам не верю!
Что за чушь! подобной чуши
Не городят даже Юмом
Вызываемые души.
Будь я мистик, — этот случай
Расписал бы я как чудо: —
Оказалось, что бульдога
В этот день кормили худо, —
У меня ж была в кармане
Колбаса, — и запах вкусный
Обманул чутье бульдога…
(Это факт довольно грустный).
Он поверил обонянью
И вообразил сначала,
Что я пахну, как редактор
Либерального журнала.
Он не мог себе представить,
Чтоб поэты также пахли,
Потому что их карманы
На Руси давно зачахли.
И пока меня он нюхал,
Я тихонько за ушами
Щекотал его и кротко
Ублажал его словами.
— Милый пес! твердил я, — право,
Ты хороший пес! За что же
Ты порой рычишь так дико,
Что мороз дерет по коже?
Чем тебе я досаждаю!?
Чем тебя я беспокою!?
— «Ты! ничем, — сказал он, — только
Если ты поешь, — я вою.
Выть, когда я слышу пенье,
У меня вошло в обычай;
Но — мне чудится, с Парнаса
Ты… домой… бредешь с добычей…
Будем завтракать». — Охотно
Я готов с тобой делиться;
Лишь поведай, пес, за что ты
На меня изволишь злиться?
— «Всё за то же, — отвечал он, —
Всё за то, что ты не складен;
Говорят, прогресса хочешь —
И — ничуть не кровожаден.
Говорят, что ты без цели
С музами бренчишь на лире…
Чем же музы лучше девок,
Что поют у нас в трактире?
Аполлон твой, старый грешник,
Ни единого бульдога
Он еще в свой хор не принял, —
А его ты чтишь за бога!»
— О, бульдог, бульдог! сказал я, —
Чем тебе Парнас мешает?
Мой Парнас есть просто угол,
Где свобода обитает,
Где свободен я от всяких
Ретроградов, нигилистов,
От властей литературных
И завистливых артистов.
Аполлон мой — просто старый
Мой настройщик, — не перуны
В мир он мечет и не стрелы, —
А натягивает струны.
У меня ведь их не мало
В сердце звучно обрывалось,
И от этих звуков сердце
Трепетало и сжималось.
Внемля им, не раз, бывало,
Муза песню запевала;
Но ты выл на всю слободку,
И — та песня замолкала.
Перевыть тебя я мог бы, —
Сил хватило бы на это;
Но, скажи, кому охота
Петь с тобой дуэт всё лето!
— «Ба! — прервал он, — ты, любезный,
Начинаешь похваляться,
Э, ге, ге! Я этой прыти
От тебя не ждал, признаться.
Ну, так я же всенародно
Буду лаять, что ты пресен, —
Что для критики не ясен
Смысл твоих туманных песен».
— О, бульдог, чужие речи
Ты по-детски повторяешь
И ошейника на шее
У себя не замечаешь.
Если песнь моя туманна, —
Значит, жизнь еще туманней;
Значит, там и зги не видно,
Где был виден парус ранний.
Если песнь, как барометр,
Вам не лжет на счет погоды,
Злитесь вы, зачем так верен
Этот градусник свободы.
Ваши песни слободские
Вы не раз подогревали
На огне заемной мысли
И они, — признайся, — лгали.
Эти градусники лгали
До того, что мы в морозы
Нараспашку выбегали
Поглядеть, — растут ли розы?..
Ты не слушаешь? — Дай ухо, —
Я тебе покаюсь, — это
Мой большой секрет, — надеюсь,
Что не выдашь ты поэта.
Вы меня до умиленья,
До восторга вдохновите,
Если только вам удастся
Вызвать бурю — хоть в корыте…
— «Это буки!» — доедая
Колбасу, бульдог сердито
Прорычал, — (ему хотелось
Пить — и не было корыта).
— «Это буки, братец, буки!
Ты теперь нам в новом роде
Что-нибудь скорей состряпай
Да и спой при всем народе. —
Но куда тебе в герои!
Ты не наш — ты теоретик,
Лирик, но второстепенный,
Классик, либерал, эстетик!
С детства совестью страдаешь,
Избалован воспитаньем
И готов к собаке каждой
Относиться с состраданьем».
— О, бульдог, бульдог! — сказал я, —
Ты, как вижу я, затейник!
(И при этом я рукою
Захватил его ошейник).
.............
Я пустил его на волю!
И пугливыми скачками,
Жалобно визжа, он скрылся
За чужими воротами.
Уходя, я думал, — нынче
Сей бульдог немного трусит,
Завтра будет так же лаять
И когда-нибудь укусит! —
Вот зачем я голенища
Заказал себе повыше,
И когда иду с Парнаса,
То иду как можно тише.
|
|
