Очерк жизни Шелли

      Месяцы, проведенные в Лондоне от половины сентября до января 1815 года, были временем испытаний и горя. Годвин чуждался их. Сношения с Гарриэт, у которой в ноябре родился второй ребенок Шелли, сын, были тягостного свойства. Была крайняя нужда в деньгах, и, в течение нескольких дней, Шелли пришлось разлучиться с Мэри и скрываться от кредиторов. Но начавшийся 1815 год изменил его положение. 6 января умер его дед, и Шелли оказался ближайшим наследником большого состояния. Уступив отцу свои права на часть имения, он обеспечил себе ежегодный доход в тысячу фунтов, а также получил значительную сумму на уплату своих долгов. Но, к несчастью, в то самое время, как улучшились его материальные средства, его здоровье стало ухудшаться. Летом он путешествовал по Девону, а в начале августа нашел себе счастливое место отдохновения в Бишопсгэте на окраине Виндзорского парка. В сопровождении Мэри и своего друга Пикока он провел несколько восхитительных дней в речном путешествии вверх по Темзе до Лечлэда. Он оставил нам воспоминание об этом в одном из своих ранних лирических произведений. По возвращении домой, в аллеях большого Виндзорского парка, он написал первую поэму, показавшую, что гений его возмужал, - Аластора. Это есть, в самом глубоком смысле, оправдание любви человеческой - той любви, которой сам он искал и нашел. Это - порицание гения - ищущего красоты, ищущего истины, - который живет один, в стороне от человеческих привязанностей. Но все же участь этого одинокого идеалиста, говорит Шелли, менее печальна, чем судьба того, кто тучнеет в бездействии, "не мучаясь священной жаждой неверного знания, не обольщаясь чудесным суеверием". Эта поэма есть чудно-вдохновенное воспоминание пережитого им за прошедший год - в ней его думы о любви и смерти, его впечатления от природы, навеянные швейцарскими горами и озерами, излучистой Рейсой, скалистыми ущельями Рейна и осенним великолепием Виндзорского леса.

      В январе 1816 года у Мэри родился сын, названный Вильямом, в честь ее отца. Годвин все еще держался в отдалении от Шелли, хотя удостаивал принимать от него щедрые денежные дары. В конце концов Шелли начало это возмущать, но, тем не менее, он продолжал помогать Годвину, насколько он мог. Ему казалось, что Мэри и он будут счастливее в чужой стране, чем в Англии, где родные и прежние друзья отворачивались от них с гневом и стыдом. Было решено сделать эту попытку и пожить на чужбине. Отсутствие английских полей и небес могло быть отчасти вознаграждено уменьшением дороговизны жизни. В первые дни мая 1816 года Шелли, Мэри, маленький Вильям и Клэр Клэрмонт ехали в Женеву, через Париж.

      Ни Шелли, ни Мэри не имели ни малейшего понятия об отношениях Байрона к мисс Клэрмонт, когда они уезжали из Англии. Но Клэр упросила Шелли взять ее с собой в путешествие именно потому, что она надеялась встретиться там с Байроном. В Сешероне, маленьком предместье Женевы, встретились два великих поэта. Когда Шелли занял виллу по ту сторону озера, а Байрон скрылся от надоедавшей ему публики в вилле Диодати, между ними были постоянные сношения. Они гребли и катались на лодке вместе и в конце июня объехали кругом озера. Во время этой поездки был написан Шильонский Узник. Сопутствуемый Мэри, Шелли посетил Шамуни. Впечатление, произведенное на него швейцарской природой, можно видеть в поэме Монблан и в благородном Гимне Духовной Красоте. Мэри также обратилась к творчеству и составила план своей повести Франкенштейн, написанный по уговору, что каждый из друзей - она, Байрон, Шелли и молодой врач Полидори - должны сочинить страшную историю с привидениями. Но, несмотря на; все прелести Швейцарии, сердца Шелли и Мэри томились по Англии. Перед отъездом из Женевы они имели удовольствие познакомиться с Дж. Льюисом, знаменитым автором Монаха - книги, которую Шелли, еще мальчиком, читал с упоением. В начале октября они еще раз вступили на английскую землю.

      Но, казалось, они вернулись лишь для того, чтобы встретить несчастья. 9 октября, Фанни, дочь Мэри Вульстонкрафт и единокровная сестра Мэри, уже несколько времени находившаяся в угнетенном душевном состоянии, покончила с собою ядом, в гостинице, в Свансее. Испуганный ее отчаянным письмом, Шелли поспешил к ней из Басза, где он жил в то время; но он приехал слишком поздно. Это волнение и огорчение пагубно отразились на здоровье Шелли, и хорошо еще, что в то время он нашел себе друга с веселым и бодрым характером в Лей Генте. Но несчастье шло за несчастьем. В ноябре Шелли начал разыскивать Гарриэт, которая исчезла с его горизонта и от своего отца. 10 декабря ее труп был найден в Serpentine river. Первое время после разрыва с Шелли она надеялась, что он вернется к ней; когда эта надежда исчезла, она была глубоко несчастна. Она жаловалась на стеснения, которые она испытывала в доме отца, и уже говорила о самоубийстве. За несколько времени до смерти она вырвалась из этой стеснительной обстановки. Ее трехлетняя дочь и ее двухлетний сын были отправлены к одному пастору, в Ворвик. По словам Годвина, одно время она жила открыто с одним полковником; Годвин называет его имя. Потом, по-видимому, она опустилась еще ниже и была покинута. Извещая Шелли об этом ужасном происшествии, книгопродавец Хукхэм говорит, что, если бы она прожила еще немного, у нее родился бы ребенок. Судебное следствие подтвердило это. Шелли был глубоко потрясен, но не так, как если бы он считал себя виновным в этом несчастии. "Я призываю в свидетели Бога, если только это Существо смотрит теперь на вас и на меня, - писал он впоследствии Соути, - и я обязуюсь, если, как вы, быть может, надеетесь, после смерти мы с вами встретимся перед Его лицом, - я обязуюсь повторить это в Его присутствии: вы обвиняете меня несправедливо. Я неповинен в зле - ни делом, ни помышлением". Теперь он мог дать Мэри принадлежавшее ей по праву имя своей жены и, не теряя времени, он обвенчался с ней (30 декабря 1816 года). Он потребовал своих детей от Вестбруков, но ему в этом было отказано. После томительных канцелярских проволочек, лордом Эльдоном был поставлен приговор по делу, гласивший, что, принимая в соображение, что убеждения, проповедуемые Шелли, ведут к образу жизни, который закон считает безнравственным, дети не могут быть доверены его непосредственному попечению; но, так как он указывает подходящих людей для воспитания их - д-р и м-сс Юм, - дети будут вверены этим попечителям на все время их малолетства, и отцу будет дозволено, в определенное время, видеться с ними. Решение канцлера не хотело быть резче, чем это казалось необходимым. Но отнятие детей было гораздо более тяжелым ударом для Шелли, чем смерть их матери. Одно время он боялся даже, что и малютку Вильяма возьмут у него.

      Пока дело тянулось у канцлера, Шелли жил в Марло, на Темзе. Бывая в Лондоне, он иногда навещал Гента и в его доме встретился с Китсом и Хэзлиттом. Он был теперь в дружеских отношениях с Годвином и приобрел себе нового и ценного друга в лице Хорэса Смита. В Марло, несмотря на все судебные волнения, у него было много счастливых минут. Он много читал по классической и современной литературе; он задумал и написал некоторые части Царевича Атаназа и Розалинды и Елены. А когда он оставался один в лодке на Темзе или среди бршэмских лесов, он неуклонно шел вперед в развитии своего обширного эпоса революции и контрреволюции - Лаона и Цитны. "Он видел, или думал, что видит, - я привожу слова, раньше написанные мною, - что самым великим событием века было огромное движение к перестройке общества, движение, в котором Французская революция была ошеломляющим фактом, породившим много дурного и много хорошего. Его желанием было воспламенить в людях вновь стремление к более счастливому состоянию нравственного и политического общества; и в то же время он желал предостеречь людей от опасностей, возникающих в момент революции, вследствие эгоизма людей, их вожделений и низких страстей. Он хотел изобразить истинный идеал революции - национальное движение, основанное на нравственном принципе, вдохновляемое справедливостью и милосердием, не запятнанное кровью, не омраченное буйством и употребляющее материальную силу только для спокойного применения к действию духовных сил. К несчастью, наряду со всем, что было замечательного в революционном движении того времени - с энтузиазмом человеколюбия, с признанием значения нравственности в политике, с чувством братства всех людей, - наряду со всем этим в поэме Шелли находятся также и все узкие софизмы этого движения. Иллюзии Шелли теперь не могли бы увлечь ни одного мыслящего ума. Но его благородный пыл, трепетная музыка его стиха, яркая огненная красота образов все еще чаруют души людей".

      Уже вышло несколько экземпляров Лаона и Цитны, когда раздались негодующие голоса, смутившие издателя Олльера. Он потребовал, чтобы были сделаны некоторые изменения. Он уверял, что резкие нападки на атеизм и христианскую веру были, дурно истолкованы и неуместны. Взаимные отношения героя и героини, брата и сестры, давали повод к сильному негодованию. И это правда, что в данном случае поэма Шелли являлась ярким примером спутанности революционного образа мыслей, который, с помощью отвлеченных и ошибочных понятий, старается разрушить общественные чувства и отношения, являющиеся прекраснейшим результатом эволюции нашей расы. Немногими взмахами пера и урезкой нескольких страниц поэма Лаон и Цитна была превращена в Возмущение Ислама. Было потеряно при этом несколько замечательных строк. Но, уступив давлению общественного мнения, высказавшегося через его издателя, Шелли удалил известное этическое пятно, которое могло бы исказить художественное впечатление от его поэмы для многих из его читателей.

      В течение первых месяцев 1817 года последствия неурожая тяжело отразились на бедном населении Марло, главным заработком которого служило плетение кружев. Шелли, говорит Пикок, постоянно был среди них и, по мере возможности, помогал в самых крайних случаях нужды. Он составил себе свою особую систему помощи: между нуждающимися он отдавал предпочтение вдовам и детям. Горе и страдания рабочих масс тяжелым гнетом ложились на его душу. Но в своем Предложении ввести изменения в способ подачи голосов Шелли, "отшельник из Марло", гораздо умереннее в своих требованиях немедленной реформы, чем многие из его политических современников. На самом деле это было одним из свойств Шелли. Он был врагом насилия и бывал доволен даже малым успехом для начала, хотя его грезы об отдаленном будущем никогда не позволяли ему успокоиться на какой-нибудь временной удаче. Поэзия Шелли отражает его видения как пророка далекого золотого века. А его прозаические произведения выражают его мысли как практического деятеля. В своем Обращении к народу по поводу смерти принцессы Шарлотты он оплакивает смерть молодой матери и жены, но он видит горшее бедствие, и заслуживающее более глубокой скорби, в положении народа в Англии. Заботы Шелли о бедных, его волнения из-за его судебного дела и возбуждение, связанное с поэтическим творчеством, сильно расшатали его здоровье. Опасались даже, что в его организме появились зародыши чахотки. Он решил оставить Марло - этот город, очевидно, не был для него подходящим местожительством - и задумал попробовать пожить в Италии. Еще одно обстоятельство привлекало его туда: Байрон был в Венеции, и Шелли желал, чтобы дочь Байрона, Аллегра, ребенок мисс Клэрмонт, была отдана на попечение своему отцу. Не без колебаний мать согласилась на это. 12 марта Шелли в последний раз взглянул на английские поля и небеса. В сопровождении Мэри, маленького Вильяма, крошечной дочери Клары (родившейся 2 сентября 1817 года) и мисс Клэрмонт с ее ребенком Шелли приехал в Дувр, потом отправился на Юг и, переехав Мон-Сени, прибыл в Милан 4 апреля 1818 года.

      Шелли надеялся поселиться на берегах Комо, но там не нашлось подходящего для них помещения. Они побывали в Пизе, потом в Ливорно. В этом последнем городе жили м-р и мистрис Джисборн с сыном мистрис Джисборн от ее первого брака, молодым инженером Генри Ревели. Мистрис Джисборн была старый, испытанный друг Годвина. Это была женщина с прекрасным характером - отзывчивая, скромная, образованная, с большой духовной любознательностью. Конечно, встретить таких знакомых в чужой стране являлось истинным счастьем. Лето было проведено восхитительно на луккских купаньях, под сенью зеленых каштановых деревьев, под шум Лимы, разбивающейся о свои скалы. В течение этих летних недель Шелли воспроизвел по-английски Пир Платона - перевод, сохранивший в себе многое из сверкающей красоты подлинника. В угоду Мэри он вернулся к неоконченной Розалинде и Елене, начатой в Марло, и быстро довел ее до конца. Эта поэма, отчасти навеянная некоторыми обстоятельствами из жизни подруги Мэри, Изабэль Бусз (урожденной Бакстер), была напечатана весной 1819 года вместе со Строками, написанными среди Евганейских холмов, Гимном Духовной Красоте и сонетом Озимандия.

      Желая видеть свою дочь Аллегру, мисс Клэрмонт в августе поехала в Венецию, и Шелли с ней. Байрон дружески предложил Шелли, чтобы он и вся его семья поселились в его вилле в Эсте, среди Евганейских холмов; мисс Клермонт могла бы тогда некоторое время наслаждаться обществом Аллегры. Предложение это было принято с радостью. Мэри с детьми приехала в Эсте, но маленькая Клара опасно заболела. Необходимо было посоветоваться с врачом в Венеции. Как на беду, был позабыт паспорт, но стремительная горячность Шелли сломила сопротивление солдат. Испуганные родители прибыли в Венецию (24 сентября) только для того, чтобы услышать, что надежды нет. Через час Клара лежала мертвая на руках у матери.

      Впечатления Шелли от Венеции и Байрона, в этот период, можно найти в его письмах и в его удивительной поэме Юлиан и Маддало. В письмах обнажается грубая сторона жизни Байрона в Венеции. В поэме изображен портрет Байрона, нарисованный без его дурных черт и без темных красок. События, которые там упоминаются - прогулка по Лидс, великолепие заката, наблюдаемого с гондолы, посещение угрюмого острова, с башней и колокольней, вид Аллегры, в ее ясном младенчестве, - все это, вероятно, есть идеализация того, что было в действительности. В рассказ сумасшедшего Шелли вплетает воспоминания о своем собственном несчастном прошлом.

      Но мысли его были заняты более обширными планами - трагедией Тассо (из которой мы имеем несколько отрывков), лирической драмой на сюжет, почерпнутый из Книги Иова, и Освобожденным Прометеем. В вилле Эсте было почти закончено первое действие Прометея, в первых числах октября 1818 года. Мужество героя, спасителя рода человеческого, и его конечная победа - эта тема затрагивала самые глубокие чувства Шелли и будила в нем благороднейшие силы его воображения.

      На зимнее время был желателен более теплый климат, чем климат северной Италии, и в ноябре Шелли с семьей поехал на юг. Величие Древнего Рима, сохранившееся в его памятниках, произвело на него глубокое впечатление, и он начал рассказ о Колизее, который, однако, никогда не был окончен. Но Шелли избрал Неаполь своим местопребыванием на зиму, и поэтому в конце ноября он направил туда свой путь. Нет прозы на нашем языке, более залитой сиянием и красотой, чем письма Шелли, повествующие о его посещениях Помпеи, Везувия, Пестума. Воспоминания о дне, проведенном в Помпее, появляются в его Песне к Неаполю, написанной два года спустя. Но несомненно, что дух Шелли часто изнемогал в Неаполе; и эта тоска его нашла поэтическое выражение в одном из самых трогательных его лирических стихотворений. Весной 1819 года он вернулся в Рим, видел все процессии и обряды Святой Недели и изучал классическую скульптуру и живопись Возрождения. Второе и третье действия Освобожденного Прометея были написаны среди развалин Терм Каракаллы, заросших в ту пору года цветами и цветущими кустарниками. "Яркое голубое небо Рима, - пишет он, - влияние пробуждающейся весны, такой могучей в этом божественном климате, и новая жизнь, которой она опьяняет душу, были вдохновением этой драмы". Ее четвертое действие - дивное послесловие - было прибавлено в декабре 1819 года во Флоренции.

      Пребывание в Риме было омрачено в июне самым тяжким горем последних лет жизни Шелли. 7 июня умер его любимый сын, Вильям. Отец не отходил от него в течение шестидесяти часов агонии. Маленькое тело было погребено на английском кладбище, около Porta San Paolo. Тоска Мэри не знала границ. Ей казалось, что все счастье ее погибло навсегда. Для того чтобы она могла пользоваться обществом мистрис Джисборн, они наняли на три месяца виллу Вальсовано, неподалеку от Ливорно. Здесь, на стеклянной террасе на верху дома, Шелли занимался, размышлял и купался в лучах летнего солнца. Трагедия Ченчи, начатая в Риме и прерванная смертью сына, теперь быстро подвигалась вперед. Описание тиранической власти, в лице графа, и мученической силы, в Беатриче, рожденной для ласки и любви, удивительно согласовались с гением Шелли. По существу человечная и реальная, драма развивается между идеальными страстями. Ужас облагораживается здесь красотой, как Шелли сам говорил это в своих стансах, внушенных Медузой Леонардо да Винчи. Небольшое издание этой трагедии было напечатано в Ливорно и послано в Англию на продажу, к Олльеру.

      Но творчество шеллиевского чудесного года (annus mirabllis), 1819-го, еще не закончилось. Во Флоренции, куда он переехал в октябре, после летнего пребывания в Ливорно, он писал заметки о скульптурных произведениях и картинных галереях. И в то же время он не забывал Англии и ее общественных и политических нужд. В своем неоконченном Философском взгляде на реформу он пытается исследовать причины бедствий английского народа и предлагает принять надлежащие меры. Весть о так называемой "манчестерской резне" глубоко взволновала Шелли и побудила его написать его замечательный Маскарад Анархии, в котором он увещевает своих соотечественников обратиться на путь мира и здравомыслия - единственный путь, ведущий к свободе. В своей фантастической сатире Питер Белл Третий он рисует Вордсворта, сделавшегося тори, как пример гения, поддавшегося притупляющему влиянию "света". Эта поэма представляет из себя образец, не совсем удачный, обращения Шелли к элементу гротескного и юмористики. Его великая Песнь к Западному Ветру, в которой лирическая ширь сливается воедино с силой лиризма, непревзойденной еще в английской поэзии, была задумана и частью даже написана в лесу, обрамляющем Арно, в один из дней, когда осенний ветер собирал туманы и дождевые тучи. Но в воображении Шелли этот дикий осенний ветер становится предвестником весны. И наконец, в часы, когда он чувствовал себя неспособным творить, он излагал изящными английскими стихами драму Еврипида Циклопы. Конечно, ни один поэт не одарил английскую поэзию столь богатыми дарами, в течение одного только года, как это сделал Шелли в 1819 году.

      12 ноября, во Флоренции, у него родился сын, Перси Флоренс, которому суждено было пережить своего отца и быть утешением своей матери в ее горе.

      Когда стала надвигаться зима, Шелли, страдавший от суровости климата, решил переехать в Пизу, где воздух был мягок, вода удивительно чиста и имелся замечательный врач, Вакка Берлингиери, к которому можно было обращаться за советами. Большая часть его жизни, с января 1820 года до его кончины, была проведена им в Пизе. Присутствие м-ра Тайга и леди Маунткэшелль (бывшей ученицы Мэри Вульстонкрафт) делало это место еще более привлекательным. Летом 1820 года Шелли переехал с семьей в дом Джисборнов в Ливорно, бывший тогда незанятым. Здесь было написано самое восхитительное из поэтических посланий, Письмо к Марии Джисборн. Мэри немного воспрянула духом, и малютка Перси был "самым веселым ребенком в мире". Но мать его не была всецело поглощена домашними заботами, потому что она с большим увлечением предалась изучению греческого языка, в то время как Шелли был занят праздничной работой, так блестяще удавшейся ему, - переложением в октавы гомеровского Гимна к Меркурию.

      Когда жара стала усиливаться, они нашли себе убежище на водах Сан-Джулиано, в четырех милях от Пизы. Во время прогулки на Монте Сан Пеллегрино - сборное место богомольцев в известное время года - у Шелли возникла мысль его Волшебницы Атласа, и поэма была написана в три дня, непосредственно следовавшие за его возвращением на купанья. Мэри предпочитала бы, чтобы он избрал сюжет менее далекий от человеческих симпатий. Она шутливо укоряла его, и ее порицание вызвало пленительное возражение во вступительных стансах. Когда же, немного позднее, он обратился к гротескной обработке происшествий из современной истории, результаты были далеко не так удачны. Эдип Тиран, или Тиран Толстоног, драматизирующий, с сатирической целью, дело королевы Каролины, принадлежит к наименее счастливым попыткам автора, хотя имеет известное значение как одна из любопытных граней его ума. Тиран Толстоног был издан в Лондоне в 1820 году, но почти тотчас же был изъят из обращения издателем.

      Осенью 1820 года Шелли с женой и малюткой-сыном возвратился в Пизу. С ними более не было мисс Клэрмонт, взявшей себе место гувернантки во Флоренции. Но Шелли переписывался с ней и принимал живейшее участие во всем, что ее касалось. Вокруг него собрались в Пизе друзья и знакомые: его двоюродный брат и старый школьный товарищ, Томас Медвин, теперь драгунский капитан, недавно вернувшийся из Индии; ирландский граф Таафе, считавший себя лауреатом города и ученым критиком итальянской литературы; знаменитый импровизатор Сгриччи и князь Маврокордато, сын бывшего господаря Валахии, ставший впоследствии выдающимся деятелем Греческой революции. Через бывшего профессора физики в Пизанском университете, Франческо Паккиани, Шелли познакомился с Эмилией, дочерью графа Вивиани, которая провела два года в заключении, в монастыре святой Анны. Мэри и Шелли - оба очень заинтересовались этой красивой итальянской девушкой. Ее молодость, ее очарование, ее печали пробудили в Шелли всю идеализирующую силу его воображения. Она представлялась ему олицетворением всего, что есть лучезарного и божественного - к чему можно стремиться, но чего достичь невозможно, - совершенством красоты, истины и любви. Для него, как для человека, это была живая, земная, обаятельная женщина и предмет нежной заботливости. Для него, как для поэта, она возвышалась до воплощения идеала. С этим чувством к Эмилии он написал свой Эпипсихидион. "Это, - говорит он, обращаясь к мистрис Джисборн, - мистерия; что же касается действительной плоти и крови, вы знаете, я с этим ничего не имею общего... Я желал бы, чтобы Олльер не распространял этой вещи, кроме как среди разумеющих (???????); но даже и они, кажется, склонны приобщить меня к кругу горничных и их ухаживателей". Как это часто бывало раньше, Шелли, в свое время, вышел из этого идеализирующего настроения. "Эпипсихидион, - писал он потом, - я видеть не могу; особа, которая там воспевалась, была облаком, а не Юноной; и бедный Иксион спрыгивает с центавра, бывшего порождением его собственных объятий". Тот же восторженный пыл, нашедший себе поэтическое выражение в Эпипсихидионе, придал возвышенность тона критическому очерку Шелли Защита поэзии, написанному в феврале и марте 1821 года в ответ на Четыре возраста поэзии Пикока. Быть может, это самое замечательное из произведений Шелли в прозе, и статья является как бы непреднамеренным описанием приемов его собственного творчества.

      Лето 1821 года, как и предыдущее лето, было проведено на водах Сан-Джулиано. В Пизе Шелли подружился с молодым драгунским лейтенантом, Эдуардом Уильямсом, который вместе со своей женой стремился в Италию, отчасти благодаря обещанию Медвина познакомить их с Шелли. Уильямсы наняли прелестную виллу в четырех милях от дома Шелли, на купаньях; и между ними было легкое и приятное сообщение, на лодке, по каналу, снабжаемому водой из Серкио. Эдуард Уильямс был прямой, простой, сердечный человеку живо интересовавшийся литературой; Джейн обладала нежной вкрадчивой грацией и услаждала слух Шелли мелодиями своей гитары. Дни проходили счастливо и промелькнули бы без всякого достопамятного происшествия, если бы не одно событие, не связанное непосредственно с обитателями вод. В феврале 1821 года умер Китс в Риме; но известие об этом достигло Шелли не раньше апреля. Он был знаком с Китсом и никогда не питал глубокого личного чувства к нему. Но, тем не менее, Шелли чтил гений молодого поэта и, узнав о его болезни, в 1820 году, летом, пригласил его к себе в Пизу. Глубоко потрясенный, - более благодаря своему воображению, чем личным чувствам, - рассказом о смерти Китса, Шелли почтил его память элегией Адонаис, которой должно быть отведено в литературе место наряду с плачем Мосха о Бионе и плачем Мильтона о Лисидасе. Дойдя до конца, поэма переходит в страстный гимн, но гимн не смерти, а бессмертной жизни.

      Удовольствие поездки к Байрону в Равенну, в августе, было более чем омрачено внезапным открытием, которое сделал Байрон, об отвратительном обвинении, возведенном на Шелли и касавшемся его семейной жизни.

      Мэри написала пламенное защитительное письмо, которое Байрон должен был доставить английскому консулу в Венеции. Но оно не попало к м-ру Хоппнеру, для которого оно предназначалось, и было найдено в бумагах Байрона после его смерти. "Что мой нежно любимый Шелли мог быть так оклеветан перед вами, - писала Мэри, - он, самый кроткий и человечный из людей, это тяжело для меня, более тяжело, чем я могу выразить словами!" О, если бы они могли бежать в какое-нибудь уединенное место, подальше от мира с его клеветой! Или, раз это было невозможно, если бы они могли собрать вокруг себя, в своем доме в Пизе, хоть маленький кружок верных и честных друзей! В числе их - как они надеялись - мог быть Байрон, потому что он собирался покинуть Равенну и желал, чтобы они приискали ему и графине Гвиччиоли дом в Пизе. Лей Гент у себя дома, в Англии, несколько времени тому назад был опасно болен; он также мог бы присоединиться к их обществу, и в пользу его мог бы начать издаваться, при содействии этого литературного союза, новый журнал The Liberal, о котором раньше шла речь.

      "Я полон мыслей и планов", - писал Шелли Генту в 1821 году. Ни один из его обширных планов не был выполнен; но летом или ранней осенью этого года он быстро написал свою Элладу, замечательную в смысле идеализированного отношения к современным событиям. В Персах Эсхила он нашел предшествующий пример пользования текущими событиями. Призрак Магомета II навеян образом Дария в Персах, но вместо песни печали, заключающей собой греческую трагедию, Эллада оканчивается лирическим пророчеством, которое есть песнь ликования и любви ко всему миру.

      "Лорд Байрон поселился здесь, - писал Шелли из Пизы в январе 1822 года, - и мы с ним постоянно вместе". Они ездили вдвоем, упражнялись в стрельбе из пистолета или играли на бильярде и обменивались мыслями относительно литературных и общественных вопросов. Шелли чувствовал в Байроне великую творческую силу и восхищался ею. Но временами его отталкивали проявления более грубой стороны нравственной природы Байрона. Наступивший год привел еще нового знакомого в Пизу - Эдуарде Джона Трэлауни, молодого корнваллийского джентльмена, который вел жизнь, полную приключений на море и на суше. Трэлауни - "с своим обликом странствующего рыцаря, смуглый, красивый, длинноусый" - заинтересовал Шелли и Мэри больше чем кто-либо из тех, с кем они знакомились после отъезда Маврокордато. Насколько Шелли очаровал Трэлауни, можно видеть из Воспоминаний последнего, дающих нам самый живой образ поэта в последние месяцы его жизни. Трэлауни, Уильямс и Шелли любили море. Было решено соорудить лодку и нанять на лето дом на берегу моря, в Спецции. Между тем Шелли работал опять, над своей исторической драмой Карл I, и написал несколько упоительных лирических стихотворений, вдохновленных грацией и утонченной обаятельностью Джейн Уильямс, жены его молодого и веселого товарища.

      Casa Magni, дом, взятый ими на лето, стоял на краю моря, близ рыбачьей деревни Сан-Теренцо, на восточной стороне залива Спецции. Первые дни их пребывания были омрачены горем, поразившим всех - но в особенности то было горем для мисс Клэрмонт, - смертью маленькой Аллегры в монастыре Баньякавалло. Мэри была нездорова и находила, что этот одинокий дом у моря угнетающе действует на ее душу. Измученные нервы Шелли были тревожимы призрачными видениями; однажды образ Аллегры поднялся с улыбкой перед ним, над залитым луной морем, всплескивая руками от радости. Но, когда наконец давно ожидаемая лодка обогнула мыс Порто-Венерэ, поднялось общее ликование и суматоха ожидания. "У нас теперь есть великолепная игрушка на лето", - писал Уильямс, который с женой своей занимал часть Casa Magni. Во время жарких июньских дней, когда Шелли отдыхал в лодке, смотрел с берега на великолепие моря или в лунные ночи сидел между скал, он писал благородные отрывки своей последней большой неоконченной поэмы Торжество Жизни. Она содержит в себе, быть может, самые глубокие мысли его жизни; она проникнута трогательным отречением; в ней есть глубина взгляда, которая достигается путем ошибок, и тишина, прошедшая через страсть. Своим общим планом и формой стиха эта поэма напоминает Торжество Любви Петрарки, а в образах своих она временами приближается к Данте.

      За возвращением Клэр в Casa Magni, после двухнедельного ее отсутствия, почти немедленно последовало несчастье, грозившее серьезной опасностью жизни Мэри: тяжелые преждевременные роды. Благодаря энергии и находчивости Шелли ее жизнь была спасена. Но этот подъем нервов опять вызвал у него частые видения. 19 июня получено было известие, обрадовавшее его сердце - Лей Гент и его семья прибыли в Италию. Стояла чудная летняя погода. Лодка, на которую сели Шелли и Уильямс, была спущена на море, и, после благополучного переезда, они бросили якорь в гавани Ливорно. На следующее утро встретились, бывшие столь долго разлученными, друзья - Шелли и Гент. "Я в неописуемом восторге! - восклицает Шелли. - Вы себе представить не можете, как невыразимо я счастлив". "Вид его был лучше, - писал Гент, - чем когда-либо. Мы говорили о тысяче вещей - мы предвкушали тысячи радостей". В понедельник, 8 июля, вид неба, казалось, предвещал перемену погоды; но ветер был благоприятный для возвращения в Леричи.

      Между часом и двумя пополудни лодка оставила гавань. Ее видели за десять миль, в открытом море, по направлению к Реджио; потом темнота летней грозы скрыла ее из виду.

      Между тем Мэри, которой очень не хотелось отпускать Шелли, и Джейн Уильяме бодрствовали и ждали. Проходили дни страдания и страшных недоумений. Наконец осиротевшие женщины не в силах были больше ждать и поехали в Пизу, чтобы расспросить Байрона и Гента. Даже тогда еще не вся надежда была утрачена; лодку могло отнести к Корсике или на Эльбу. Мэри и Джейн поспешили назад в Леричи, так как Трэлауни решил возобновить поиски по направлению к Ливорно. Вечером 19 июля он вернулся. "Все кончено, - пишет Мэри, - все спокойно теперь; их тела выброшены на берег".

      Два тела были выброшены на морской берег, одно по дороге к Реджио, другое на тосканском берегу. По высокой стройной фигуре, по тому Софокла и поэме Китса, находившихся в карманах, был узнан Шелли. Согласно со строгим законом итальянского карантина, тела должны были бы остаться в песке, засыпанные негашеной известью. Но, благодаря особому разрешению, позволено было их сжечь. При этом присутствовали Трэлауни, Байрон и Гент. Сердце Шелли было выхвачено из пламени Трэлауни; пепел был благоговейно собран. На старом протестантском кладбище в Риме, там, где лежит тело малютки Вильяма, вблизи от могилы Кайя Цестия, был предан земле ларец, содержавший в себе прах Шелли.