 Он не терпел смерти, т. е. бессознательных, слепых образов и фигур, даже в окружающей его природе. "Хотя без слов", ему "был внятен разговор" шумящего
ручья, - его "немолчный ропот, вечный спор с упрямой грудою камней". Ему "свыше было дано" разгадывать думы
...темных скал,
Когда поток их разделял:
Простерты в воздухе давно
Объятья каменные их
И жаждут встречи каждый миг;
Но дни бегут, бегут года -
Им не сойтиться никогда!..
Так он по-своему одухотворял природу, читал в ней историю сродственных ему страданий. Это был настоящий волшебник, когда он брался за балладу, в которой у
него выступали, как живые лица, - горы, деревья, море, тучи, река.
"Дары Терека",
"Спор",
"Три пальмы",
"Русалка",
"Морская царевна",
"Ночевала тучка золотая...",
"Дубовый листок оторвался от ветки родимой..." - все это такие
могучие олицетворения природы, что никакие успехи натурализма, никакие перемены вкусов не могут у них отнять их вечной жизни и красоты. Читатель с самым
притуплённым воображением всегда невольно забудется и поверит чисто человеческим страстям и думам Казбека и Шат-горы, Каспия и Терека, - тронется слезою
старого утеса и залюбуется мимолетной золотою тучей, ночевавшей на его груди. Одно стихотворение в таком же роде,
"Сосна", заимствовано Лермонтовым у
Гейне. У Гейне есть еще одна подобная вещица: "Лотос". Все названные
лермонтовские пьесы и эти два стихотворения
Гейне составляют все, что есть самого прекрасного в этом роде во всемирной литературе; но
Лермонтов гораздо богаче Гейне.
Баллада Гете "Лесной царь", чудесная по своему звонкому, сжатому
стиху, все-таки сбивается на детскую сказочку. Нежное, фантастическое под пером Гете меньше трогает и не дает полной иллюзии.
Презрение Лермонтова к людям, сознание своего духовного превосходства, своей связи с божеством сказывалось и в его чувствах к природе. Как уже было
сказано, только ему одному - но никому из окружающих - свыше было дано постигать тайную жизнь всей картины творения. Устами поэта Шат-гора с ненавистью
говорит о человеке вообще:
Он настроит дымных келий
По уступам гор;
В глубине твоих ущелий
Загремит топор,
И железная лопата
В каменную грудь,
Добывая медь и злато,
Врежет страшный путь.
Уж проходят караваны
Через те скалы,
Где носились лишь туманы
Да цари-орлы!
Люди хитры!..
В "Трех пальмах" - тот же мотив; пальмы были не поняты человеком и изрублены им на костер. В "Морской царевне" витязь хватает за косу всплывшую на волнах
русалку, думая наказать в ней нечистую силу, и когда вытаскивает добычу на песок - перед ним лежит хвостатое чудовище и
Бледные руки хватают песок,
Шепчут уста непонятный упрек.
И
Едет царевич задумчиво прочь.
В этой прелестной фантазии снова повторяется какая-то недомолвка, какой-то роковой разлад между человеком и природой.
С. А. Андреевский
|
